И в каждом цвете, обаяньем
Невинных запахов дыша,
Уже трепещет расцветаньем
Новорождённая душа.
«Что мы служим молебны…»
Что мы служим молебны,
И пред Господом ладан кадим!
Всё равно непотребны,
Позабытые Богом своим.
В миротканной порфире,
Осенённый покровами сил,
Позабыл он о мире,
И от творческих дел опочил.
И нетленною мечтою
Мировая душа занята,
Не земною, иною, –
А земная пустыня – пуста.
«Не говори, что здесь свобода…»
Не говори, что здесь свобода,
И не хули моих вериг, –
И над тобою, мать-природа,
Мои законы Я воздвиг.
Я начертал мои законы
На каждом камне и стволе.
Звени, ручей, лобзая склоны,
Влачись по низменной земле.
Ласкайся к змею золотому,
Прозрачный пар, стремися ввысь,
Но к лону тёмному, земному
В свой срок послушно воротись.
Простора нет для своеволья, –
В свой срок и птицам, и цветам
Я, жизнь им давший и раздолья,
В земле успокоенье дам.
«Безжизненный чертог…»
Безжизненный чертог,
Случайная дорога…
Не хочет жизни Бог, –
Иль жизнь не хочет Бога?
Опять встаёт заря,
Колышутся туманы,
И робко ждут Царя
Томительные страны.
Но лютый змий возник,
И мечет стрелы злые,
И грозен мёртвый лик
Пылающего змия.
Для смерти – здесь чертог,
Для случая – дорога.
Не хочет жизни Бог,
И жизнь не хочет Бога.
«В паденьи дня к закату своему…»
В паденьи дня к закату своему
Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
Изнемогая в ярком зное?
Не ты ль хулил неистовство лучей
Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
И звёзды ясные, благие?
И вот сбылось, – пылающий поник,
И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
Восходит, полон сладкой лени.
И он зовёт к безгласной тишине,
И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
О долгой, – бесконечной, – ночи.
«Ты дорогой шла пустынной…»
Ты дорогой шла пустынной,
Где в лесу синела мгла.
Ландыш белый и невинный
Ты зачем-то сорвала.
И зачем его сжимала
И над ним дышала ты,
Я не понял, – разве мало
Созерцанья красоты?
Или в грудь свежее льётся
Воздух, сквозь цветы струясь?
Иль мечтою создаётся
С зельем родственная связь?
Нет, другое что-то было
Для тебя в цветке твоём,
И тебя к нему манило
Что-то сладостное в нём.
И в забвении суровом
Я не знал, чем ландыш мил,
И каким соблазном новым
Он мечты твои пленил.
«Утро ласковое звонко…»
Утро ласковое звонко.
Веет лёгкий воздух тонко
У склонённого чела,
И тоска души пугливой
В этой ласке шаловливой
Лучезарно умерла.
Ты воскреснешь скоро, злая.
Минет краткий праздник мая,
Яркий змей на небесах
Надо мною в полдень станет,
Грудь мне стрелами изранит, –
Ты придёшь в его лучах.
«Прильнул он к решётке железной…»
Прильнул он к решётке железной
Лицом исхудалым и злым.
Блистающей, грозною бездной
Раскинулось небо над ним.
Струилася сырость ночная,
О берег плескалась река.
Решётку тоскливо сжимая,
Горела, дрожала рука.
Рвануться вперёд – невозможно,
В темнице – и ужас, и мгла…
Мечта трепетала тревожно,
Но злобы зажечь не могла.
«Пойми, что гибель неизбежна…»
Пойми, что гибель неизбежна,
Доверься мне,
И успокойся безмятежно
В последнем сне.
В безумстве дни твои сгорели, –
Но что тужить!
Вся жизнь, весь мир – игра без цели!
Не надо жить.
Не надо счастия земного,
Да нет и сил,
И сам ты таинства иного
Уже вкусил!
«Разъединить себя с другим собою…»
Разъединить себя с другим собою, –
Великая ошибка бытия.
Здесь дышит всё насильем и борьбою,
Дубравы шум, и ветра гул, и плеск ручья.
Разъединить себя с другим собою –
О, для чего придумал я!
И был я долго очарован
Моей печальною и лживою мечтой,
Нетленной цепью, временем, окован,
Пространством сжат, – могильною плитой.
И был я тяжко очарован
Многообразной и мгновенной красотой.
И, наконец, игра мне надоела, –
Пустая, тленная, напрасная игра.
Ниспали чары с творческого дела,
Развенчаны властители добра, –
Игра бесцельная мне надоела,
Соединить себя с другим собой пора.
«Как часто хоронят меня!..»
Как часто хоронят меня!
Как часты по мне панихиды!
Но нет дня меня в них обиды,
Я выше и Ночи, и Дня.
Усталостью к отдыху клонят,
Болезнями тело томят,
Печалями со света гонят,
И ладаном в очи дымят.
Мой путь перед ними не понят,